седьмого идиотского полку рядовой. плешь комариная
Интересно, как человек чувствует боль в первый раз? Когда он еще не знает, что это такое, когда ему не с чем сравнить. Что это за ощущение?
Если более конктретно: у персонажа имеется нечувствительность к боли физической и, как неожиданно оказалось, способность вполне себе чувствовать боль... эээ... ну скажем, ментальную. Ощущение, будто тебя мысленно режут ножом или виртуально ломают кости, как его передать?
Если более конктретно: у персонажа имеется нечувствительность к боли физической и, как неожиданно оказалось, способность вполне себе чувствовать боль... эээ... ну скажем, ментальную. Ощущение, будто тебя мысленно режут ножом или виртуально ломают кости, как его передать?
Аккуратно вернуться в тело, привязывая нити одну за другой – очень кропотливая работа. За утро у Фарфарелло несколько раз почти получилось, но потом всё срывалось.
Он твёрдо верил в начало новой жизни, о которой говорил Кроуфорд, и хотел встретить её, закрепившись в теле. Как чудесно будет по-настоящему потрогать пушина собственными пальцами. Осталось всего несколько нитей...
Услышав стук входной двери, он упустил их и рывком вернулся в тело, как обычно. Бормоча под нос ругательства, он попытался набраться терпения и сил для ещё одной попытки.
– Фарфарелло? – Ая постучался в дверь.
– Ещё немножко, – ответил Фарфарелло и почувствовал, что Ая невозмутимо отправился читать в гостиную. С любовником, умеющим себя развлечь, всё гораздо проще.
Фарфарелло несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с силами, и вылетел из тела. Глядеть на себя со стороны до сих пор как-то странно. Возвращаясь в тело, он заметил, что некоторые нити привязались сами. Он собрал свободные и начал привязывать. Эту сюда, эту сюда, а эту – вон туда... Вскоре осталась только одна нить – и он сделал паузу, ожидая, что снова хлопнет дверь или ещё какой бардак случится. Ничего не произошло. Усмехнувшись собственной нервозности, он закрепил последнюю нить.
Глаз открылся, и Фарфарелло задохнулся от крика. Боль. Боль охватила его целиком и вгрызлась в каждую часть тела: кости, связки, глаз, кожу и мускулы. А глазница... Дикая боль. Резкая, тупая, вибрирующая, пульсирующая, глубокая и мучительная – всепроникающая. Он не мог думать – просто содрогался, прикусив язык – ещё одна резкая боль – в попытке подавить вой.
– Блокируйся! Отсоединяйся! Да хрена же ради! – заорал влетевший в комнату Шульдих и ударил его.
Шок от удара немного помог. Он вытер слёзы боли.
В комнату ворвался Наги.
– Что это было?
Шульдиха явно тошнило.
– Фарфарелло закрепился в теле.
Судя по выражению лица, мальчик мгновенно понял.
– О.
В своём недальновидном возбуждении они забыли самое важное: Фарфарелло почти всю жизнь истязал свою не реагировавшую плоть – и нечувствительность к боли не означала её отсутствие. Боль просто ждала подходящего случая.
Так жить нельзя. А выбора-то нет.
Не будет радостных исследований собственной вернувшейся чувствительности и тела его пушина. Всё останется по-прежнему – вот разве только эта чувствительность слегка возросла в последнее время.
– Мне жаль, – искренне сказал Наги.
– Ни на что нельзя твёрдо надеяться, – садясь, ответил Фарфарелло. Наплевать, наплевать, наплевать.
Он сам в это не верил.
– Что случилось? – спросил вбежавший в комнату Ая.
– То, что больше не повторится, – ответил Фарфарелло. Он увидел, как Наги морщится. С каких это пор мальчику не всё равно?
Шульдих схватил Наги за руку и вытащил из комнаты, закрыв за собой дверь. Ая сел на кровать; Фарфарелло схватил его и крепко обнял – котёнок кажется тепловатой тяжестью со смутными тактильными ощущениями. Почувствовать больше не получается.
Не знаю, подойдет ли тебе это
Ой, спасибище тебе огромное! Будет, над чем мнеподумать